Дискриминация асексуалов в Санкт-Петербурге
Работал в спутниковой компании у метро «Старая Деревня» в Петербурге, где все вокруг сходили с ума по технике и космосу, а самым «инородным телом» неожиданно оказался я. Меня не устраивали ни свидания, ни романы, ни офисные любовные сериалы: хотелось спокойно настраивать каналы связи, закрывать задачи и уходить домой, а не обсуждать на кухне, кто с кем переспал и кто кому что обещал.
Проблемы начались с начальницы — харизматичной молдованки с громким смехом и железной рукой. Сначала она была почти идеальным «дружелюбным боссом»: звала на кофе после планёрок, предлагала обеды, отпускала намёки в стиле «ну ты же не против посидеть со мной вечером, всё равно один». Я вежливо, но чётко отказывался и объяснял: мне вообще не нужны никакие отношения ни с кем, я живу без этого и чувствую себя нормально.
В её картине мира такого, как я, не было. Если мужчина не отвечает на флирт, значит, он либо врёт, либо «сломался», и это «исправят» настойчивостью. После нескольких прямых отказов тон резко изменился. «Особенный» превратился в «старый дед в молодом теле», а в отделе пошли шутки про «мальчика, который не знает, как жить нормально». Мою личную жизнь начали обсуждать на кухне у микроволновки, будто это часть регламента: «Да у него травма», «Ему просто нормальная женщина нужна», «Пусть к психологу сходит».
Каждый отказ от корпоратива или «посидеть после работы у метро» превращался в повод для подколов: «Ой, извините, у нас тут святой, ему грешно с людьми общаться». Формально — шутки, по факту — постоянные уколы в одну и ту же точку. Атмосфера в отделе тяжела́ла с каждым месяцем. На планёрках начальница могла при всех сказать: «Ну ты же у нас от жизни ничего не хочешь, давай лучше тем поможем, кто живой ещё», а раздавая задачи — бросить: «У него всё равно личной жизни нет, пусть останется и доделает ночью, ему некуда торопиться».
Параллельно меня начали отодвигать от интересных проектов. В отдел приходили новые спутниковые сервисы, важные клиенты, модернизация, но всё вкусное уходило «своим» — тем, кто пил с начальницей, ездил с ней на корпоративы и участвовал в обсуждении чужих романов. Мне объясняли: «Ты слишком закрытый, не командный, с клиентами тебе будет трудно», хотя по срокам и качеству работы я стабильно вытягивал больше многих из этих «командных».
После особенно жёсткой сцены, когда при всём отделе меня назвали «поломанным» и «непонятным», я пошёл к кадровикам. Рассказал по-простому: меня постоянно трогают за личную жизнь, давят, шутят, что мне неприятно и мешает работать. В ответ услышал: «Разберитесь внутри команды, вы же взрослые люди; она так шутит, не принимайте близко к сердцу». Проблема внезапно стала в моей «чувствительности», а не в систематических унижениях.
После жалобы меня начали тихо выдавливать. Интересные задачи больше не давали, предложения хранились в ящике, а в годовом отзыве появилось «не всегда проявляет лояльность» и «создаёт напряжённую атмосферу отказами от командных активностей». Под «активностями» имелись в виду в том числе попытки втянуть меня в отношения, от которых я изначально отказался.
Давление через «норму» стало фоном. Коллеги продолжали объяснять, как «должен» жить взрослый мужик: искать пару, ходить на свидания, обсуждать интим. Моё нежелание во всём этом участвовать воспринималось не как право на границы, а как странность и вызов. Даже обычный обед превращался в допрос: «Ты хоть когда-нибудь влюблялся?», «Ты болел чем-нибудь?», «Ты точно не зажался?».
Постоянные микроагрессии — «ты просто не встретил ту самую», «переработаешься — и захочешь», «тебе лечиться надо» — выжигали изнутри. Я всё меньше говорил на совещаниях, обходил кухню, прятался в наушники и сводил общение к сухому «по задаче». Выход из офиса у «Старой Деревни», который раньше ассоциировался с обычной дорогой домой, стал просто дверью из одного напряжения в другое: работа выматывала не задачами, а постоянным ожиданием новой «шутки» про то, какой я «ненормальный».
По воскресеньям накатывала тяжёлая тревога перед понедельником. Мысль «уйти отсюда к чёрту» сначала казалась истерикой, а потом стала единственным внятным вариантом. В итоге я уволился. Так и не сумел доказать людям вокруг простую вещь: жить без романтических и сексуальных отношений — это не поломка и не диагноз, а мой нормальный способ жить, даже если кому-то в офисе у метро «Старая Деревня» это кажется неправильным.
В её картине мира такого, как я, не было. Если мужчина не отвечает на флирт, значит, он либо врёт, либо «сломался», и это «исправят» настойчивостью. После нескольких прямых отказов тон резко изменился. «Особенный» превратился в «старый дед в молодом теле», а в отделе пошли шутки про «мальчика, который не знает, как жить нормально». Мою личную жизнь начали обсуждать на кухне у микроволновки, будто это часть регламента: «Да у него травма», «Ему просто нормальная женщина нужна», «Пусть к психологу сходит».
Каждый отказ от корпоратива или «посидеть после работы у метро» превращался в повод для подколов: «Ой, извините, у нас тут святой, ему грешно с людьми общаться». Формально — шутки, по факту — постоянные уколы в одну и ту же точку. Атмосфера в отделе тяжела́ла с каждым месяцем. На планёрках начальница могла при всех сказать: «Ну ты же у нас от жизни ничего не хочешь, давай лучше тем поможем, кто живой ещё», а раздавая задачи — бросить: «У него всё равно личной жизни нет, пусть останется и доделает ночью, ему некуда торопиться».
Параллельно меня начали отодвигать от интересных проектов. В отдел приходили новые спутниковые сервисы, важные клиенты, модернизация, но всё вкусное уходило «своим» — тем, кто пил с начальницей, ездил с ней на корпоративы и участвовал в обсуждении чужих романов. Мне объясняли: «Ты слишком закрытый, не командный, с клиентами тебе будет трудно», хотя по срокам и качеству работы я стабильно вытягивал больше многих из этих «командных».
После жалобы меня начали тихо выдавливать. Интересные задачи больше не давали, предложения хранились в ящике, а в годовом отзыве появилось «не всегда проявляет лояльность» и «создаёт напряжённую атмосферу отказами от командных активностей». Под «активностями» имелись в виду в том числе попытки втянуть меня в отношения, от которых я изначально отказался.
Давление через «норму» стало фоном. Коллеги продолжали объяснять, как «должен» жить взрослый мужик: искать пару, ходить на свидания, обсуждать интим. Моё нежелание во всём этом участвовать воспринималось не как право на границы, а как странность и вызов. Даже обычный обед превращался в допрос: «Ты хоть когда-нибудь влюблялся?», «Ты болел чем-нибудь?», «Ты точно не зажался?».
Постоянные микроагрессии — «ты просто не встретил ту самую», «переработаешься — и захочешь», «тебе лечиться надо» — выжигали изнутри. Я всё меньше говорил на совещаниях, обходил кухню, прятался в наушники и сводил общение к сухому «по задаче». Выход из офиса у «Старой Деревни», который раньше ассоциировался с обычной дорогой домой, стал просто дверью из одного напряжения в другое: работа выматывала не задачами, а постоянным ожиданием новой «шутки» про то, какой я «ненормальный».
По воскресеньям накатывала тяжёлая тревога перед понедельником. Мысль «уйти отсюда к чёрту» сначала казалась истерикой, а потом стала единственным внятным вариантом. В итоге я уволился. Так и не сумел доказать людям вокруг простую вещь: жить без романтических и сексуальных отношений — это не поломка и не диагноз, а мой нормальный способ жить, даже если кому-то в офисе у метро «Старая Деревня» это кажется неправильным.
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
